ЖЮЛЬ ДЮКРО
Служащий канатной дороги, профсоюзный лидер Compagnie du Mont-Blanc. Шамони, Франция
В зависимости от того зима на дворе или лето на легендарную станцию Агюй-дю-Миди — одну из самых высокогорных канатных дорог в мире, ежедневно поднимается от двух до пяти тысяч зевак, альпинистов, лыжников, сноубордистов, парапланеристов и прочих сумасшедших. Для одних отсюда открывается дорога в рай (читай, знаменитый внетрассовый спуск по Белой Долине, восхождение на высочайшую вершину Европы Монблан или несколько фантастических минут парения над долиной Шамони). Для других – только необыкновенная панорама Альп, на которую не жалко и тысячи кадров. А кого-то в этом заоблачном горном «храме» на высоте 3842 метра над уровнем моря после 10 минут переходов с уровня на уровень, от одной смотровой к другой начинает с непривычки пошатывать и подташнивать, и они просятся обратно вниз.
Жюль Дюкро, Служащий канатной дороги, профсоюзный лидер Compagnie du Mont-Blanc © Proalps
Я все это к тому, что никого место это равнодушным не оставляет. Я сам – жертва его невероятной энергетики и силы притяжения. И для меня это определенно дорога в рай. Но что есть Агюй-дю-Миди для тех, кто поднимается туда каждый день на работу и каково это – отработать 10-часовую смену и переночевать дежурство на 3842 метрах?! Вопрос этот недавно разрешился. Дирекция канатных дорог Шамони в виде исключения решила, что один журналист, ночью на станции (я зачем-то просился именно в ночь) много бед не натворит. На всякий случай, впрочем, меня пристроили в ночную смену к самому надежному сотруднику — директору профсоюза Compagnie du Mont-Blanc Жюлю Дюкро.
Вечером накануне с Жюлем и его отцом Дени обмывали свежекупленный «Фольксваген Поло». Сделка по российским меркам была невероятно успешной: Жюль втюхал за 1000 евро автосалону свой старенький «Рено», который еле доехал до магазина, добавил из своих и уехал домой на новеньком автомобиле. За его здоровье мы уговорили бутылку рома, коробку помидоров, здоровенную колбасу и два багета. А потом эти двое начали меня припугивать и подначивать, как это принято в пионерских лагерях со старшими.
Дени объясняет, что хорошо бы начать с ненастной ночи, когда ливень и молнии. Когда Жюлю и напарнику (ночуют на станции все время по двое) приходится заземлять антенны и пр., а потом бегать и замерять не «сечет» ли где. Жюль, тем временем, вслух размышляет, как бы нам не застрять из-за погоды. «Сколько у тебя дней в Шамони? – Три. – А, ну к воскресенью-то может спустимся. — Что значит «может»? – Ну, а как трос обледенеет и замерзнет – считай, застряли. Сматывать и лед сбивать молотком нужно, а его там 2,8 км, представляешь, сколько это?»
— Да, да. – поддакивает Дени. – Это самое паршивое, когда дождь тяжелый. Трос по всему диаметру обмерзает на кулак и провисает почти до ледника, а уж оттуда его выковыривать…». Про то, что на дворе март и дождя не будет мне в голову уже не приходило. А он продолжает. «А у тебя голова на высоте как? Спать точно будет тяжело. Дам тебе таблетку – сегодня одну выпьешь, утром завтра, в два и там уже. Понял?»
Назавтра в 16:00 поднимаюсь на 3842 вместе с последними безумцами с лыжами. В 16:30 вниз идет последний вагончик с канатчиками, мусором, работниками кафетерия и сувенирной лавки на Агюй-дю-Миди. И все. Тишина. В смысле свищет только ветер, деться от которого на открытых местах некуда. Вымерезаешь за минуты, пальцы без перчаток немеют за секунды. Если температура -20-25°С, как тут бывает в декабре-феврале, а ветер около 60 м/с на Агюй-дю-Миди будто все -50°С. Поэтому желающих заменить товарища на ночном дежурстве на Агюль-дю-Миди зимой обычно не бывает. Из-за ветра здесь тоже можно застрять — в 1999 году 6 дней из-за него не могли включить канатку. Так и жили неделю наверху двое счастливчиков.
Сама станция напоминает огромную крепость и, по сути, есть целый город проводов, коммуникаций и резервуаров. Повсюду комнаты и двери, лестницы, чердаки и подвалы, совсем не очевидные даже для бывающих тут регулярно туристов. Главное – проверить температуру примерно 20-ти тысяч литров воды в огромных пожарных жбанах (всего на станции около 43 тыс. литров в различных резервуарах). Самое страшное, что может произойти на Агюй-дю-Миди – это возгорание чего угодно и одновременно замерзание запасов воды для тушения. Поэтому температура воды всегда должна быть не ниже 14 градусов. Например, 10°С – уже катастрофа т.к. зимой до состояния льда с этого момента она замерзает в течении пары часов.
После пожарных емкостей очередь питьевой и технической воды, которой в трех специальных резервуарах около 4 тыс. литров. Если остается меньше трех, утром заказывают еще тысячу, которую поднимают сюда из Шамони сменщики. Вообще все данные по станции, кабинам подъемника и троссам, тянущим их с промежуточной станции до Агюй-дю-Миди после осмотра записываются на «командном пункте» работников канатки и утром передаются коллегам вниз, чтобы те оценили перед запуском подъемника его состоянии и потребности станции наверху для нормального функционирования.
Со своими обязанностями ночующие на станции справляются быстро, не отвлекаясь на перекуры и болтовню, чтобы скорее окопаться в теплой подсобке, поужинать и не пропустить закат — световой день на Агюй-дю-Миди длится с 6 утра до 9 вечера, а то и дольше (Шамони в 6 вечера зимой уже тонет в сумерках). Жюль ходит по всем агрегатным и проверяет температуру движков и основных электрических приборов — теплые или остывают. Должны быть теплые. Время полшестого. Проверяем все окна и двери по всей станции, когда Эрик по рации сообщает, что кто-то застрял не то на выходе в Белую долину, не то на пути в «Космик» (альпинистский приют, откуда стартуют восхождения на Монблан), и поднимается обратно на станцию.
Идем к единственному пешеходному выходу со станции – «пролому» в стенке одного из тонелей, через который по гребню народ спускается первые несколько сот метров пешком до седловины, с которой стартует на лыжах в направлении Белой Долины или же идет пешком дальше по своему маршруту. Заползает немец с рюкзаком и лыжами, обветрившимися губами и сумасшедшими мутными глазами. «А это, ты что, здесь ночуешь? – спрашивает меня. — Ну да. – А где – в «подсобке»? – Не знаю еще. – А ну ладно». И идет мимо. Он тут третий день лазает, говорит Жюль, и поутру собирался сегодня сделать что-то великое – видимо не срослось. Через час, в семь, этот Геракл уже спал в соседней с моей комнате. Правилами это не предусмотрено, но его и выставить-то некуда.
Рядом на кухне Эрик с Жюлем, закончившие осмотр и проверку вверенной им недвижимости, задраившие все и вся на станции готовят ужин и болтают. Вареная картошка, жареное мясо, салат… Только сели есть, Жюль смотрит на часы, кричит «Бросай тарелку! Закат! Пропустим!» и бежит вон. Я как выскочил наружу, так про еду и забыл. Жюль говорил, что каждый раз провожает закат и встречает рассвет, некоторые из которых бывают фантастическими, но то ж слова! Солнце пряталось в сизую стену гор где-то далеко-далеко, слева розовым пузырем вздымался Монблан, ледник под ним растрескался красным, а еще ниже будто обветренными угольками горел маленечко в черноте крошечный Шамони… Видя, как придавила меня эта фантасмагория цвета, Жюль решил меня добить, и в 6 утра после почти бессонной ночи, объявив по громкоговорителю побудку ровно как в пионерлагере, пригласил меня усугубить впечатление встречей рассвета. И, сдав пост коллегам, спускаясь со мной часом позже вниз на первой кабине сказал, глядя на Агюй-дю-Миди: «Теперь понимаешь, это не только для тебя дорога в рай».
Роман Тюляков, Proalps
*опубликовано впервые в журнале Skipass
